Я люблю танцевать. Не думаю, что эта фраза хоть что-нибудь говорит о глубине моей страсти. Я ЛЮБЛЮ ТАНЦЕВАТЬ. Я танцую под что угодно, где угодно, когда угодно и с кем угодно. Я вижу танец во сне, я постоянно болтаю о танце, я изучаю танец и мне постоянно мало. Мою преданность и любовь ко всему, что связано с афро-латинским танцем, нельзя не признавать. НО! Я не хочу видеть, как сальса и другие танцы латины превращаются в мейнстрим и становятся стандартизованными, усредненными. Кажется странным, что человек, который так любит танец, не напрягается, чтобы его «продвигать», не правда ли?
Есть люди, которые хотят, чтобы сальса или «мамбо» стали такими же уважаемыми, как другие танцы, например, балет и чечетка. Это само по себе не плохо. Все мы хотим, чтобы любимое и уважаемое нами получило повсеместное признание, которого, как нам кажется, оно заслуживает. Но здесь надо обойтись без стандартизации и нормотворчества. Мы все разделяем любовь к танцу, но страхи у каждого из нас свои. Одни считают, что, если латину не стандартизировать, не снабдить жесткими и стойкими правилами, не сделать «настоящим танцем», то она затеряется в анналах времени, лишится уважения людей и будет забыта, а о тех, кто создавал этот танец и музыку, история и народы никогда и не вспомнят. Я же боюсь, что из-за чрезмерной стандартизации, элитарности и интеллектуальности танец потеряем мы сами, танцоры.
«Нина, бред какой-то!» Могу услышать, как вы это говорите. Но оглянитесь, оглянитесь и посмотрите на историю фольклорных вещей, а потом выслушайте меня. Джаз, блюз, вальс, полька и т.д. – во всех этих танцах движения сугубо народные попали в область элиты. И в то время как эти танцы уважают и боготворят по всему миру, они валяются МЕРТВЫЕ. Что бы вы ни говорили, ОНИ МЕРТВЫЕ! Классические, уважаемые, изучаемые, боготворимые? Ага, но от них, извините, трупный запашок. Это экспонаты морга, музея, они больше не могут развиваться, им предназначено навсегда оставаться как есть. Языки есть, но на них больше не говорят – латынь и древнегреческий. То, что мы уважаем, мы резервируем, а то, что резервируем, убиваем. И только то, что мы используем, к чему питаем любовь, растет и меняется.
На латыни больше не говорят, я угробила на нее два года и сейчас по обстоятельствам вынуждена ее иногда использовать. Конечно, когда я общаюсь с доктором или нахожусь на мессе, я чувствую себя крутой. А вот живые-здоровые испанский и португальский языки покорили Новый Мир. Не латынь и не тот древний испанский и португальский, нет, а нечто всегда новое и живое, приспосабливающееся, изменяющееся. На этом материке идите куда угодно – и повсюду будет не резервированный язык, но язык, на котором говорят миллионы людей.
Я смотрю на блюз, его давно нет. Джаз? Его тоже нет. Его исполняют и сочиняют, так же, как люди до сих пор играют Бетховена и Баха, но время-то прошло. Как бабочку: чтобы приколоть иголкой и изучить, надо сначала поймать и прибить. Но так было не всегда. Блюзу не учили в школах, это было искусство улиц, клубов, южных лачуг и их внутренних дворов. Блюз учили так: слушали, играли, потом снова слушали, играли. Существует ли установленная форма, нечто, что мы можем незамедлительно определить и сказать: «Это блюз!»? Да. Но у нас есть Дельта Блюз, Чикаго Блюз, Техас Блюз и так далее. И, зная об этом, я не боюсь колумбийской сальсы, сальсы на раз и на три.
Джазу в школах тоже не учили. Без сомнения, его создатели были опытные и образованные музыканты, но они не ходили в джазовую школу. Они не брали уроков джаза. Они играли вместе, джемовали, отменяли правила, экспериментировали и в результате создали нечто новое. Джаз был музыкой ДЛЯ людей, музыкой САМИХ людей. Он жил в домах и клубах. А теперь у кого дома играет блюз? Кто играет джаз? Не люди, нет, не человек на улице. Сейчас эта музыка на пьедестале, где мы не можем ее достать. Я не хочу терять сальсу, не хочу терять меренге! Я хочу учить своих детей кумбии, хочу дома учиться бачате. И не желаю иметь ничего общего с теми, кто говорит, что язык танца нужно зарезервировать. Еще будут делаться деньги, будут открываться новые звезды, и наших сальсерос еще ждет людская слава. Неужели наступит день, когда поборники стандартизации смогут сформулировать и провозгласить свою Единственно Истинную Версию? Неужели те из нас, кто говорят на языке танца, обнаружат, что делают это слишком плохо? Обнаружат, что танец стал элитарным, танцем Избранных?
Все же боюсь, что этот день придет, и это меня печалит. Но я оглядываюсь и вижу надежду. Латынь – в книгах. Джаз – в академиях. Чечетка на сцене. Свинг – преходящая причуда. А я и мои люди, мои друзья сальсерос, по-прежнему на улицах, учат друг друга, обучаются друг у друга и передают традиции. Латина по-прежнему принадлежит нам. Сальса ЖИВА. Жива-здорова! Африканский танец жив, фламенко жив потому, что ЛЮДИ хранят в них жизнь, люди ЛЮБЯТ их и питают. Я надеюсь, что мы в сообществе латины сможем найти равновесие между поддержанием традиции и ее сохранением.
Y sigo bailando!
| < Предыдущая | Следующая > |
|---|
