Сухайла, дочь легендарной Джамилы Салимпур, икона американского беллиденса, пользуется большим успехом как исполнитель и инструктор. Ее талант, видение и творческая сила создали настоящую империю танца. Помимо того, что Сухайла гастролирует по Среднему Востоку, Европе и США, она постоянно становится автором новых по танцевальному обучению и белли-фитнесу, а также имеет множествозаписей собственных выступлений. Она продюсирует компакт-диски, пишет самоучители по беллиденсу и даже издает одежду под собственной торговой маркой! Кроме того, Сухайла является автором «первой сертификационной программы по средневосточному танцу», которая включает в себя книги пяти уровней сложности и в ближайшее время пополнитсякассетами и DVD.
Она управляет Школой Танца Сухайлы Салимпур (The Suhaila Salimpour School of Dance) и Танцевальной Компанией Сухайлы (Suhaila Dance Company). Недавно она воскресила знаменитую трайбл-группу своей матери «Bal Anat». Сухайла, прогрессивная, спорная и прославленная, сегодня беседует с нами.
Саломе: Люди знают о присутствии Джамилы в вашей жизни, но мало знают о вашем отце. Можете ли вы рассказать, как росли в персидской семье и как это повлияло на вас и ваши отношения с танцем?
Сухайла Салимпур: Расти в моей персидской семье было очень трудно. У них были совершенно иные ценности и правила, которые сбивали ребенка с толку. Помню, как бабушка проклинала телевидение, когда видела, как показывают девушку в шортах или плавательном костюме. Она плевалась и называла ее «шлюхой», и это было ярчайшим примером ее отношения к свободе женщины в этой стране. Я же думала, что девушка в телевизоре была довольно милая, и однажды мне захотелось иметь такие же шорты, но я знала, что, будь у меня такие шорты, бабушка подумала бы обо мне точно так же. Мне разрешалось носить только одежду ниже коленей и платья с длинными рукавами. Моя персидская семья молилась пять раз в день и всех детей учила делать то же самое. Когда я болела, моя бабушка и тети смешивали какие-то пряности, готовили их на печи, звали меня в кухню и, читая молитвы, перебрасывали пряности через мое левое плечо. В первый день садика я пошла туда с хной на руках и ступнях для защиты от злого глаза. Сегодня моей дочери нравятся татуировки из хны, но в начале семидесятых это было очень странно и все думали, что я ненормальная.
В доме моей персидской семьи всегда была тяжелая атмосфера, и я чувствовала себя счастливой только когда танцевала. Мой отец умирал, и никто не принял мою маму в семью, потому что она не была персиянкой, поэтому я постоянно чувствовала одиночество. Мои дяди очень жестоко относились к нам, детям, и я в своих мечтах всегда от них убегала, а на деле пряталась в секретные места, где предавалась фантазиям о танце. Семья разрешала моей маме брать меня на свои уроки, потому что считала это дело безобидным, но однажды возненавидела саму мысль о том, что она или я могут танцевать на людях. Они разрешали это делать, потому что считали, что танцевание только для американцев, но совершенно нам не помогали. Каждый день моя мама возвращалась домой с уроков и отдавала деду все деньги.
Мы с мамой тайком пробирались в подвал, чтобы наложить грим и надеть костюмы, и незаметно ускользали через дверь подвала на выступления. Это было темный подвал с одной-единственной подвесной лампочкой и с зеркалом размером с открытку. Мы не разговаривали с мамой и постоянно спешили, чтобы быть готовыми на случай, если семья передумает и не позволит нам никуда идти. Когда мы покидали дом, я чувствовала, что могу свободно дышать. Танцевание делало меня живой, свободной от стыда и страха. В моей жизни появлялись смысл и радость только когда я танцевала. Когда мы с мамой смотрели в глаза друг другу, то чувствовали эти тайные узы, которые нас связывали. Я знала, что мама чувствует то же самое, что и я, и что именно по этой причине она берет меня с собой вместо того, чтобы оставить дома в семье. Закончив выступление, мы возвращались в подвал, переодевались, снимали грим, надевали обычную одежду и поднимались по ступенькам, делая вид, что ничего не случилось. В течение всех наших дней в семье мы не говорили о танце ни слова. Я думала, что они решат: если мы не говорим об этом, значит, этого и нет. Но танец был единственным в жизни, что придавало мне силы.
Когда я выросла и закончила среднюю школу, то в первый раз оказалась на обложке журнала «Habibi» (всего было три раза). Семья позвала меня и сказала, как разочарована в моем выборе карьеры. Они считали, что я позорю их имя и память моего отца (он умер в 1976 году от опухоли мозга). Перестали со мной разговаривать. С этого дня мои отношения с семьей навсегда прекратились.
Вы – икона в американском беллиденсе. Как вы однажды сказали, «никто не может мне просто позволить выражать себя без того, чтобы не сложить об этом какое-нибудь мнение». Как вы обходитесь с критикой? Читаете ли комментарии о вашей деятельности и ваших проектах? Как критика влияет на вас? Позволяете ли вы ей в какой-то мере управлять вашими действиями? И как по-вашему, есть ли вообще в нашем жанре место критике и, если есть, то какое?
Ничто из того, что могут сказать критики, и близко не сравнится с войной за танец и жизнь, которую мне приходилось вести в пору взросления в моей персидской семье. Меня просто печалит, что в нашем танце женщина больше не помогает другой женщине. Если вы посмотрите на других артистов и дадите им свободу исканий и выражения, все изменится. Я могу смотреть на артиста и кое-чего не понимать, но я от всего сердца говорю, что буду стараться понять и пойму саму попытку, тяжелый труд и точку зрения человека.
Я не расцениваю свою жизнь как что-то единое; я считаю, что моя жизнь – это серия разведок в глубине моей души. А как можно критиковать душу человека? Никогда не смогу это делать. Знаю, что люди могут меня «не понимать», но это из-за того, кто я такая, через что я прошла и что я пытаюсь сказать. Может, нам всем нужно остановиться, прислушаться, почувствовать что-то, а потом пойти и подумать: «ну, что теперь?». Болтовня о костюмах, о том, носим мы высокие каблуки или нет, худые мы или толстые, заставляет меня грустить. Когда ты входишь в музей и хочешь приобщиться к искусству, ты идешь с открытым сердцем и стараешься проникнуть в душу, в разум художника, что-то почувствовать. Именно так нам нужно относиться к нашему танцу.
Я никогда никому и ничему не позволю управлять моими действиями. Я просто слушаю свое сердце и делаю то, что считаю честным по отношению ко мне. Я чувствую, что с каждым днем я расту, и хочу, чтобы танец об этом свидетельствовал. Да, я могу оглянуться на что-то, что некогда делала, сказать: «о боже… и чем я думала» и засмеяться, но вместе с тем, если вы посмотрите на всю мою работу в комплексе, то увидите некую нить, и тогда она обретет смысл. Вообще мне нравится нажимать на кнопочки в людях (хотя это секрет). Если у кого-то бревно в глазу, мне нравится показывать людям это бревно в зеркало. Они могут не понимать, что в зеркале их отражение. Но когда кто-то так поверхностен, это значит, что он закрыт, одинок и испуган. Я просто слегка его подталкиваю (подмигивает).
Вы принадлежите к танцовщицам второго поколения, ни больше ни меньше – второго поколения наследия Джамилы. Чего вы боитесь, на что надеетесь, о чем мечтаете? Я имею в виду ваши танцевальные ожидания от вашей дочери Изабеллы.
Могу только надеяться, что моя дочь вырастет свободной, живой, сильной и полной надежд и творческих сил. Хочу, чтобы она уважала наследие, понимала свое происхождение и полностью принимала собственную индивидуальность. Она такая особенная. Она полна жизни. Я смотрю на нее с изумлением и знаю, что она не пройдет через ту боль, что прошла я, когда была шизофреничкой от культуры. У нее нет чувства вины и чувства стыда от танца, которое было у меня, когда я взрослела. Она делает упражнения на ягодицы с двух лет. Жду не дождусь, когда она повзрослеет, и я увижу ее работу бедер. В ней есть лучшее от моей мамы и лучшее от моего мира, все это объединилось в единый свободный дух.
Она танцует потому, что любит танцевать, и у нее нет желания бежать из реальности, как у меня в молодости. У нее замечательные и здоровые отношения с отцом, и о себе она вполне нормального мнения. Именно это и нужно. Меня не беспокоит, наследует ли она семейный бизнес, когда вырастет. Это ее дело.
Один вопрос, который я всегда задаю в интервью – об отношении к стандартизованному словарю и сертификационной системе. Но в случае с вами придется изменить традицию, потому что вы сами стали автором процесса сертификации. Можете ли рассказать нам о формате, который вы создали? Каковы его цели? Он может применяться универсально или только в нашем стиле?
О да… одна из моих любимых тем. Могу сказать только, что и моя мама и я чувствуем, что формат и язык – это будущее нашего танца. Моя мама стала первая, у кого появился формат. Она дала степам названия, которые появились благодаря ее опыту работы с танцорами всего мира. Она находила похожие варианты в странах, откуда были эти танцоры, создавала группу степов и из этого исходила в дальнейшей работе. Сегодня уроки моей мамы по-прежнему очень сложны, и все уходят с них, истекая потом (в том числе и она, 78-летняя).
Для меня же все это было естественной эволюцией. Я росла вся в маму, плюс мама отдавала меня заниматься джазом, чечеткой, балетом, фламенко, индийскими танцами и хип-хопом. Так что, глядя на развитие всех этих танцев, я естественно хотела такого же прогресса и для нашего искусства.
К двенадцати годам я уже знала все, что можно. Но мне хотелось большего и я чувствовала, что это большее есть. Меня не радовала перспектива снова и снова танцевать одно и то же. Я чувствовала, что застряла. Когда я была в средней школе (восьмидесятые), музыка стала меняться, и к нам попали сложные музыкальные произведения из Египта. С ними нельзя было сделать четыре того и четыре – этого, как обычно. Мои мозги стали по-настоящему работать, и я поняла, чего хочет мое тело. Но то, что я видела умозрительно, я не могла повторить физически. Поэтому я решила развивать мускулатуру (обычное решение и для других видов танцев). Так появилась идея мышечной работы и знаменитой ягодичной работы, которая сейчас так популярна.
Каждый день по возвращении из школы я ставила альбом «Prince’s Purple Rain», садилась на пол и напрягала ягодицы. Я тренировалась, опираясь на стену, чтобы позвоночник оставался ровным, и за год мое тело совершенно изменилось, равно как и танец. Мама была очень довольна моим прогрессом, потому что чувствовала, что именно в это время открываются новые горизонты для танца. Однажды я посмотрела танцовщицы из Египта и смогла исполнить весь ее танец от начала до конца, копируя все ее движения и даже стиль. Я снова заскучала, мне стало нужно большее от танца и я знала, что смогу сама это создать.
В основном я все делала только для себя, но за мной стали гоняться люди, они просили научить их «степам», которые у меня видели. Я просто смотрела на них и говорила «ну, сжимайте ягодицы полгода, а потом позвоните и я скажу, что делать дальше». Никто не понимал, что я не могу просто показать им степ, потому что это не был просто очередной степ, который я делаю… Это была техника, они хотели именно технику.
Когда я вернулась из последнего тура по Среднему Востоку, я захотела, чтобы сбылась моя мечта о школе – о безопасном, подталкивающем к творчеству окружении, в котором женщины могли бы выражать себя посредством танца. Я решила всерьез этим заняться, и приступила к сертификационной программе.
Сертификационная программа очень важна для того, чтобы стандарты моего формата постоянно поддерживались. Я выросла, наблюдая, как люди, которые учились у моей мамы полгода, уходили от нее и начинали преподавать, заявляя, что обучают по технике Джамилы Салимпур. Моя мама очень злилась на это и всегда хотела как-нибудь изменить такой ход вещей. Сегодня люди пользуются ее именем, хотя она даже не помнит, что они посещали ее занятия. Плюс моя мама всегда росла и развивала свое искусство, так как же ученица, которая перестает посещать занятия в уверенности, что уже все выучила, может говорить, что преподает в формате моей мамы?
На самом деле структуру сертификационной программы придумал мой муж. Я разработала уровни и процесс, а он все организовал по принципу системы поясов и данов, которая используется в боевых искусствах. Так как у него черный пояс, он полностью понимал, что я хочу сделать. И он начал понимать мою точку зрения на этот вид танца и на его будущее. Однажды он посмотрел на меня и сказал: «О, до меня дошло… ты - Брюс Ли от беллиденса». Мы очень смеялись, но потом я подумала и целиком убедилась, что моя идея воспринята совершенно правильно. Я учла традицию, изучила свою танцевальную историю, танцевальное наследие, объединила это с элементами других танцев для прогресса и дальнейшего развития, и получился формат. Теперь, чтобы не было так, что люди занимаются у меня полгода, а потом говорят, что преподают по стилю Сухайлы Салимпур, у меня есть программа сертификации. Они видят уровни, видят, что от уровня к уровню идет развитие, и растут. Это не единственный способ… но это мой способ.
Я не говорю, что выдаю сертификаты по «беллиденсу». Я говорю, что это – формат Сухайлы Салимпур. Я знаю, что танец меняется и что техника и общепринятая номенклатура крайне важны для его будущего. Мой формат позволяет изучить крепкую базу, над которой можно выстраивать какой угодно «стиль». В моей школе люди знакомятся с множеством стилей, но это происходит только после того, как хорошо усвоена техника. Не раньше. Такова моя позиция.
Если бы вы собирались учиться гитаре, неужели вы б взяли ее и сразу начали играть? Нет. Вы бы выучили историю, то, как ее держать, ноты, аккорды, серии аккордов. И спустя долгие часы тренировок и формирования мышечной памяти вы бы попробовали разучить песню (очень простую), а потом, после того, как выучили песню так, что научились исполнять ее, не задумываясь, вы бы попробовали придать ей некую эмоциональную перспективу. Надеюсь, вы никогда не станете ни с того ни с сего брать в руки гитару, бренчать и петь…
Вы работаете над тем, что, очевидно, находится в списке пожеланий у большинства танцовщиц. Каковы ваши планы на будущее? Что еще должно будет сбыться?
Я хочу развивать этот вид искусства, так, чтобы каждый день он зажигал в моем сердце огонь. В детстве он спас мне жизнь, дал мне надежду, и сегодня он наполняет меня страстью, и я могу только мечтать, чтобы передать ее другим. Я хочу и далее работать над созданием побуждающей к творчеству атмосферы школы, в которой танцоры могут заниматься саморазвитием. Я хочу использовать этот танец, чтобы помочь женщинам в личной жизни, чтобы помочь им почувствовать связь со своим телом, со своей душой. Я хочу своим творчеством помочь женским домам приюта (учреждения, занимающиеся проблемой насилия над женщиной – пр.пер.), которые нуждаются в помощи. Хочу создать специальную программу образования, чтобы подростки могли увидеть красоту в жизни и в самих себе. Хочу и дальше продвигать общность, которая растеряна в нашем современном обществе. Хочу, чтобы наш танец крепнул день ото дня, чтобы он, наконец, обрел те же уважение и преданность общества, которые есть у других видов танца. Хочу обеспечить моим ученицам хорошее будущее, чтобы они долго-долго жили в нашем искусстве. Хочу развивать свою школу, чтобы она выпускала танцовщиц, которые могут пойти дальше меня, передать им факел, чтобы я, сидя дома, получала от них открытки и чувствовала гордость. Хочу, чтобы мной гордилась моя доченька, чтобы она знала, что я старалась сделать все как можно лучше. И больше всего я хочу состариться вместе с моим лучшим другом и человеком, которого люблю… моим мужем Андре.
Источник: iDance
| < Предыдущая | Следующая > |
|---|
